Предприниматель из Липецкой области Дмитрий Чуносов и его супруг Иван Ярцев 3 августа получили политическое убежище в Германии. В России против Дмитрия Чуносова возбудили уголовное дело за то, что он опубликовал в соцсети "ВКонтакте" картинку, на которой был изображен голый человек, садящийся на крест.

В 2013 году Дмитрий Чуносов опротестовал в суде решение петербургского ЗАГСа, отказавшего ему в праве заключить однополый брак. Дело слушалось по месту жительства Чуносова в городе Грязи Липецкой области и привлекло внимание не только журналистов, но и десантников-гомофобов, напавших на истцов после окончания заседания. Свадьба Чуносова и Ярцева состоялась в декабре 2014 года в Копенгагене, поскольку в Дании иностранцы могут регистрировать браки. О своей жизни в России и в Германии Дмитрий Чуносов рассказал Радио Свобода.

– Дмитрий, вы открыто выступали против гомофобии, пытались заключить в России однополый брак, подали в суд на ЗАГС, участвовали в гей-прайдах… ЛГБТ-активистам и в Москве нелегко приходится, а в Липецкой области, где вы жили, – вообще страшно представить…

– Во времена моей юности в России все-таки было свободней в отношении ЛГБТ. Когда мне было лет 13, я видел по центральному каналу передачу "До 16 и старше", посвященную московским подросткам-геям. Показывали, что на Западе это совсем нормально, а здесь в Москве они испытывают какие-то сложности, но в принципе это замечательно, и все прекрасно….

– Помните, была передача "Про это" на НТВ, где тоже спокойно в 1990-е годы обсуждались эти темы. Но то, что говорят по телевизору в Москве, – это одно, а то, что думают люди в городе Грязи Липецкой области, – это совсем другое.

– Мое детство прошло даже не в городе Грязи, а в селе Ярлуково Грязинского района. Я сделал каминг-аут перед своими одноклассниками, когда мне было 14 лет, я учился в девятом классе. Соответственно, вся деревня об этом знала. Мои одноклассники меня приняли, после каминг-аута у меня не было абсолютно никаких проблем дома. Потом я учился в университете, и там не было никаких проблем. Проблемы начались году в 2008-м, тогда отчетливо начали слышаться гомофобные ноты по телевизору. Они были и до этого, но по телевизору тон совершенно изменился. Это и заставило меня сделать публичный каминг-аут.

– Дмитрий, вы не преувеличиваете? Вы так открыто могли говорить одноклассникам и родственникам, что вы гей, и вся деревня нормально это приняла? Трудно поверить.

– Деревни, конечно, разные бывают, и люди в разных деревнях разные живут. Но не было такой гомофобии. Наоборот, старшие ребята меня пугали большим городом: тут тебя все знают и тебя мы не тронем, а уедешь ты в Липецк, там таких обижают. То ли мне так повезло, то ли действительно все-таки времена были лучше.

– А когда вы совершили публичный каминг-аут?

​– В декабре 2011 года в Липецке. Это было на волне поднимающейся гомофобии и одновременно на волне поднимающегося демократического самосознания. Я вышел с плакатом "Липецкие геи и лесбиянки за честные выборы". За это протестное движение Липецкой области меня официально признало врагом номер один. Почему-то не Путина, а меня.

– Наверное, решили, что вы провокатор нанятый.

– Да, везде написали, что пришел какой-то путинский провокатор, решил нас тут всех оскорбить своим присутствием. Было странно.

– Это был одиночный пикет?

– Нет, это была демонстрация за честные выборы, я к ней просто присоединился. Я не ожидал, что будет так много шума из-за моего участия, но так вышло. Но я решил выйти с этим плакатом, потому что не мог просто так сидеть и наблюдать за тем, что происходит в стране.

– Вы тогда еще были студентом?

– Я окончил университет в 2006-м, в 2007-м я отслужил в армии, а это уже был 2011-й, то есть я был вполне взрослым и самостоятельным человеком.

– А в армии вы скрывали, что вы гей?

​– Самое интересное, что и в армии я не скрывал, что я гей. Я служил в части МЧС в городе Ногинске Московской области. Это была большая показательная часть. У меня там не было никаких проблем. Я и в военкомате во время приемной комиссии открыто сказал, что я гей. Мне сказали: ок. В части я тоже не скрывал своей ориентации, у меня там тоже не было никаких проблем.

– Ваша история противоречит всем представлениям о гомофобном российском обществе. Как вы объясняете свое везение?

– Я считаю, что в принципе гомофобия, когда на незнакомого человека нападают, – это большое исключение в России. Если посмотреть на гей-прайды в Москве, их разгонять приходят одни и те же люди. В Москве 15 миллионов человек, а приходит 10-15 гомофобов. Я их могу даже по фамилиям назвать.

– Но и участников гей-парадов очень мало, хотя в России миллионы геев. И не приходят они именно из-за гомофобии. А ваш опыт показывает, что такой глубинной гомофобии, которой охвачены все слои общества, в России нет.

​– Я считаю, что гомофобия в обществе искусственно выращена за последние годы с помощью средств массовой информации. Реально я не сталкивался с тем, чтобы на улице какие-то незнакомые люди сказали: "А, вот он пидорас" или что-то такое. Более того, мы с Ваней в 2013 году целовались в метро, проверяли Москву на толерантность, ходили по Москве за ручку. Один раз какая-то городская сумасшедшая начала кричать, и то я не уверен – это про нас или просто кричала, потому что у нее с головой что-то не так. В 2013 году можно было спокойно ходить по Москве за руку, во всяком случае в центре. Более того, в своем городе Грязи и в Липецке я ни от кого не скрывался, я там жил, меня многие знали, у меня была своя фирма. Люди узнавали меня. Многие говорили: "Ой, мы вас так поддерживаем!" И это в городе Грязи.

– Я читал о том, как вы в 2012 году проводили одиночный пикет в Липецке, толпа гомофобов вас окружила, и только полиция сдерживала. Так было?

– Там было всего лишь четверо полицейских, которые сказали гомофобам: "Если кто-то на него попытается напасть, то мы вас сразу задержим и на 15 суток посадим". Гомофобам этого было достаточно. Некоторых из них я знал лично до этого пикета, раньше они не были такими гомофобами. С определенного момента произошел какой-то перелом. Некоторые мои друзья в университете знали о моей ориентации, и это не было препятствием для нашей дружбы. Где-то после 2012 года они либо просто исчезли из моей жизни, либо исчезли из моей жизни со скандалом, проклиная меня, крича, что ты наших детей хочешь изнасиловать, такой абсолютный бред в стиле Ирины Бергсет.

– То есть только благодаря пропаганде все это произошло?

– Я считаю, что да. Такое впечатление, что все эти гомофобные фразы заучены из телевизора. Зрители их ретранслируют в обычной жизни.

– В 2013 году вы пытались заключить однополый брак в Петербурге вместе с другими парами, вам отказали, вы подали в суд, дело слушалось в городе Грязи в день ВДВ, и после того, как вы вышли из зала суда, на вас и на вашего друга напали десантники. Эта история получила большой резонанс, есть несколько видеозаписей, но я не знаю, что произошло дальше.

​– Я считаю, что нападение вэдэвэшников было абсолютно спланировано и срежиссировано – возможно, отделом "Э". Я знаю местных вэдэвэшников, они спокойно отмечали свой праздник, а это была группа отщепенцев. Каким образом они узнали о дате суда? Ведь ничего не было опубликовано, это был абсолютно частный суд, это не была акция, мы об этом не заявляли. Когда мы пришли к зданию суда, мы удивились, что там очень много журналистов, потому что мы их не звали, никак не анонсировали это дело. К тому же удивительно, что все было готово к суду, но почему-то суд не начинался и не начинался. Суд начался с задержкой в полтора часа только после того, как пришли вэдэвэшники. После того, как они на нас напали, мы уехали на такси, а они приехали к моему дому вслед за нами. Опять же, откуда обычным вэдэвэшникам знать мой домашний адрес? Взломали дверь в мою квартиру, и тут приехала полиция. Мы покинули квартиру, провели две ночи у моей мамы. В понедельник я пришел в отделение полиции, говорю: у вас на глазах напали на меня, нанесли несколько ударов, что вы сделали с этим? Оказалось, что никто из тех, кто ворвался ко мне в дом, не был задержан. Я написал заявление в прокуратуру по поводу бездействия сотрудников полиции, но до сих пор не получил никакого ответа по поводу этого заявления: похоже, что никаких следственных действий не было.

– А десантники еще появлялись после этой истории?

– Нет, это была акция устрашения. Если бы они хотели меня избить, то после того, как они ворвались ко мне домой, они бы меня избили. Но ничего такого не произошло. Внезапно после того, как они ворвались ко мне домой, появилась полиция и сказала: "Ой, ребята, всё, всё". Они спокойно ушли заниматься своими делами.

– Ничего не разгромили?

– Немножко попортили мебель, но в отношении нас никакого рукоприкладства не было.

– На вашем бизнесе это никак не сказалось?

– Сказалось, для меня это был большой стресс. Это было последней каплей, после этого я решил переехать. Я продал свой бизнес и переехал в Москву.

– Когда вы решили эмигрировать?

– В январе 2014 года меня вызвали на допрос по уголовному делу об экстремизме, которое, как оказалось, в отношении меня велось уже почти полгода. Следователь мне дал четко понять, что дело просто так не закончится. В тот момент, когда в Госдуме шли слушания закона о пропаганде гомосексуализма, я сделал ряд публикаций в социальной сети "ВКонтакте". Там черно-белая фотография: полусидит голый мужчина со спины, внизу крест, можно сделать вывод, что он на него собирается садиться. Поступили анонимные жалобы через сайт прокуратуры, по этим анонимным жалобам было возбуждено дело, сначала об оскорблении чувств верующих, но так как первый круг прокурорской проверки установил, что оскорбления чувств верующих там нет, они переквалифицировали это все в дело об экстремизме по статье 282, часть I. Была проведена экспертиза, которая установила, что мои публикации содержат признаки экстремизма, и это дело было возбуждено.

– А в чем они усмотрели экстремизм?

– Меня более всего удивило то, что экспертизу по этой фотографии проводила преподаватель педагогического университета, в котором я учился. Мы с ней раньше, когда я там учился, были близко знакомы. Она была такой немножко неформальной, мы вместе готовили вечера рок-музыки. В 2013 году этот же человек написал такое заключение. До этого в отношении меня уже было уголовное дело, но меня даже на допрос не вызывали, я узнал из средств массовой информации, что оно было закрыто успешно.

– В связи с чем?

– В связи с тем, что на первом пикете, который я устраивал в Липецке, я вышел с плакатом, на котором было написано: "Хороший гомофоб – мертвый гомофоб". Но прокуратура не нашла в этом лозунге в итоге никакого экстремизма. Смешно, что я просто перепутал плакаты, этот плакат у меня лежал с Питера, мы нарисовали другой плакат для акции, а я случайно взял снова этот.

– Вы стояли с таким плакатом, вас окружали гомофобы, а милиция вас защищала?

– Не то чтобы защищала, они просто провели воспитательную работу для того, чтобы ничего такого не случилось. Один из гомофобов, который меня активно преследовал, постоянно писал угрозы мне в социальных сетях, – журналист из Липецка, он сейчас воюет в Донбассе на стороне российских террористов.

– Вы пытались заключить однополый брак в Петербурге без надежды на успех, а настоящий брак заключили в Копенгагене. Как это произошло?

– В Петербурге мы проводили акцию по поводу брачного равноправия, чтобы создать прецедент в Европейском суде по правам человека. А с Ваней мы решили заключить брак, но не потому, чтобы создать прецедент, а потому что хотели это сделать на самом деле.

– Как вы познакомились?

– Как раз после акции с браками в Петербурге. Он увидел мои фотографии с этой акции и решил со мной познакомиться.

– Легко ли негражданам Дании заключить брак?

– Дания очень давно заключает браки между иностранцами, поэтому мы туда и поехали. На тот момент двум российским гражданам можно было заключить однополый брак в Дании, Нидерландах, Канаде и Южноафриканской республике. В Дании было проще всего: все документы можно отправить по интернету, по почте и приехать только для заключения брака. Так мы и сделали. После того, как мы заключили брак, нам поступило очень много писем, все интересовались, как это сделать, и мы на нашем сайте об этом очень подробно рассказали.

– Вы уезжали в Германию, уже зная, что не вернетесь, или только там приняли решение просить убежища?

– Когда меня вызвали на допрос, мы с Ваней посовещались и приняли решение, что если дело пахнет керосином, то нужно будет уезжать. После допроса я решил, что будет безопаснее не возвращаться из Германии. Когда мы уезжали в Германию, я взял с собой всю свою жизнь, которую мог уместить в чемодан, 20 килограмм. Ваня уволился с работы. Мы постарались по возможности закончить все дела за те две недели, которые у нас были после допроса до нашего отлета.

– Сколько заняла процедура получения убежища?

​– Вся процедура заняла 18 месяцев. Но у нас с Ваней особая ситуация, потому что, в основном, беженцам, которые едут в Германию, не грозит уголовное преследование в России, они просто опасаются гомофобии. У нас преследование было политическое, на меня было сфабриковано уголовное дело. У нас запросили материалы дела. Интересно, что прокурор в Грязях пыталась несколько раз это дело закрыть, так как она видела, что оно бесперспективное, но это дело снова открывали сверху.

– Вы уже полтора года живете в небольшом городе Люнебурге. Я читал в вашем фейсбуке, что вы участвовали в одном из самых маленьких гей-парадов в Германии…

– Город у нас не совсем маленький, у нас 70 тысяч населения. Не мегаполис, конечно, по статусу это можно сравнить с Липецком. В этом году мы участвовали в самом маленьком в Германии, а возможно, и в мире гей-параде, и это было супер. Это все происходило в деревне, которая состоит из пяти домов, рядом нет крупного города. Шествие этого парада проходило через несколько близлежащих деревень между полями с картошкой и кукурузой. Участниками парада были фермеры, которые живут в близлежащих деревнях, – это было что-то невероятное. Очень душевно и очень здорово.

– Как вам вообще живется в Германии?

– Живется хорошо. Многие беженцы думают, что в Германии прямо рай на земле, какие-то невероятные пособия беженские платятся, выдаются квартиры, дома, – сказок много об этом рассказывают. Конечно, это не совсем так. Лагеря для беженцев, в которых живут по несколько человек в комнате, в принципе, похожи на студенческие общежития в России. Но мы ехали сюда не столько за хорошей жизнью, столько для того, чтобы избежать тюрьмы. Думаю, любые условия в Германии для нас были бы лучше, чем российская тюрьма. Сейчас жизнь у нас более-менее налажена, у нас здесь много друзей, мы уже говорим немножко по-немецки. Сейчас я могу сказать, что уже нормально.

– Не жалеете о том, что сделали такой выбор?

– Абсолютно не жалею. Есть выбор – быть политическим заключенным или политическим беженцем, я, конечно, выберу быть политическим беженцем.