Археология родилась слишком поздно, когда беспечные варвары раскрошили статуи и разобрали для постройки своих лачуг храмы старых богов. Археология кинематографа тоже опоздала – на несколько десятилетий, – и до наших дней дошла лишь десятая часть фильмов начала прошлого века. Что-то истребили войны, пожарные всех стран и их подручные из архивов совершили непростительное злодеяние, спалив горючие пленки (по числу варварски уничтоженного лидирует Россия), а многие фильмы были истерзаны, сокращены и перемонтированы алчными прокатчиками.

В начале июля я впервые оказался на фестивале, о котором много слышал: Il Cinema Ritrovato в Болонье – фестивале старого, возвращенного кино, сохраненного в киномузеях. В Болонье родился Пьер Паоло Пазолини, здесь хранят его архив, фестиваль проводит местный музей кино, и маленькая площадь, на которой он находится, носит имя Пазолини. Рядом, в музее современного искусства MAMbo, возле кошмарной картины Ренато Гуттузо "Похороны Пальмиро Тольятти" (коммунистического вождя провожают в последний путь десятки Лениных, Брежнев и Анджела Дэвис) крутится фрагмент из фильма Пазолини "Ярость", недавно восстановленного чинетекой.

Преуспевает фестиваль немого кино в Порденоне, в подмосковных сугробах прячется фестиваль Госфильмофонда "Белые столбы", но фестиваль в Болонье – трюфель среди лисичек. Все сборища фанатов одинаковы, и любители киноархива, в жарком июле слетающиеся в Болонью с разных континентов, похожи на страстных филателистов, монархистов или рыболовов. Есть среди них свои ангелы (финский режиссер Петер фон Баг, много лет поддерживающий фестиваль), есть свои фрики и смутьяны (видел, как рьяного немолодого реставратора угрожали вывести из кинотеатра с полицией за то, что он умудрился оскорбить сразу трех сидевших по соседству дам). Знаю двоих великих режиссеров, уверенных, что настоящее кино существовало только до Второй мировой войны, – это гений из Виннипега Гай Мэддин и некрореалист Евгений Юфит. Да и мне кажется, что после нескольких лет необычайного расцвета (1967–1975, последним восклицательным знаком можно считать "Сало" Пазолини), когда великое кино снимали даже фонарные столбы, прежний кинематограф состарился и ушел на покой, а новый неуверенно выглядывает в новом веке из видеоарта. Но мы, ретрограды и сектанты, в меньшинстве. Музей кино в Болонье за 28 лет сумел вывести фестиваль из филателистического бункера в городской центр. Каждый вечер сеансы устраивают на главной площади Болоньи, посмотреть старое кино приходят тысячи сентиментальных обывателей, и иссохшие киноведы растворяются в этой простодушной толпе.

Для меня Cinema Ritrovato начался на пьяцетте Пазолини; из аэропорта я на ночь глядя приехал прямо сюда, чтобы посмотреть фильм Жермен Дюлак о романтичном парижанине, который пытается вызволить принцессу Мингрелии из лап хмурых визирей. Бесстыжая принцесса по имени Мандана обманула спасителя: украла с его помощью из сейфа драгоценную корону и сбежала с наперсницей в соседнюю страну. Фильм этот, невинно высмеивающий большевистский переворот, показывали при помощи дымящего, как паровоз, древнего угольного кинопроектора – возможно, единственного на свете, а знаменитый тапер-виртуоз Стивен Хорн играл и на клавишных, и на баяне, и на дуде.

Прежде я видел только один фильм Жермен Дюлак – "Раковина и священник" по сценарию Антонена Арто, – и приехал на фестиваль прежде всего для того, чтобы посмотреть ее ретроспективу. Но зашел в зал, в котором показывали кино 1914 года, и не выбирался из него несколько дней. 

В 1914 году родился век-волкодав, но кинематограф его появления не предвидел. От фильмов переломного года осталась груда черепков: треть документальной ленты об искусстве японских прядильщиц, жалобы танцоров на слишком тесные туфли, буколические пейзажи на пути из Оксфорда в Виндзор и десятки мелодрам о счастливых бесприданницах, графинях, виконтах, брильянтах и грандиозных выигрышах в лотерею. Прекрасно сохранился солидный фильм "Христос": караваны волхвов растягиваются на километры, вокруг Иуды вьется Сатана, стол для тайной вечери накрывают отряды ангелов. Прекрасная комедия, поставленная режиссером по имени Урбан Гад, мужем Асты Нильсен: за черноокой поломойкой увивается жуир-лейтенант, но ее сердце принадлежит простодушному кельнеру. И никаких предчувствий войны, никакой международной напряженности, даже фильм о французских офицерах посвящен их атакам на модисток в студии мадмуазель Фифи. Игровой кинематограф в 1914 году был еще младенцем, не научившимся играть в политику. Чуть ли не единственный фильм 1914 года, поднимающий проблему, которая тогда была в центре общественных дискуссий, – российский. "Женщина завтрашнего дня" обличает движение суфражисток: эмансипированная врачиха ездит по научным конференциям и трудится, муж в ее отсутствие заводит любовницу, и мораль такова, что сидела бы дома и не выпендривалась. У меня есть привычка после музейных сеансов проглядывать биографии актеров и проверять, кто еще жив, но тут это делать бесполезно: все без исключения фильмы 1914 года принадлежат царству мертвецов.

В том году был снят и величественный трехчасовой эпос "Кабирия". В Болонье отреставрированную версию показывали в городском театре, оркестр играл сочиненную к премьере музыку, пел огромный хор, и если бы с нами в зале оказался автор сценария Габриэль д’Аннунцио, всегда предпочитавший величественное и чрезмерное, ему бы этот сеанс пришелся по душе. Мне больше всего нравится первая часть "Кабирии", когда героиню, безвольную девочку, спасают от живописного извержения Этны, но собираются предать огню, принеся в жертву огнедышащему Молоху. Декорация храма Молоха с зубастым входом и гигантской механической статуей злобного божества, в чреве которого вьется пламя, заслуженно знаменита. За сто лет зрители не разучились сопереживать: падение гонителя Кабирии в огненную голову Молоха, равно как и наказание предателя-виноторговца зал, к моему удивлению, сопровождал одобрительным смехом.

В 1914 году родился один из главных киногероев нового века – Чарли (в Италии и Франции героя Чаплина именовали Шарло).

_{Мне лиру ангел подает,}

_{Мне мир прозрачен, как стекло,}

_{А он сейчас разинет рот}

_{Пред идиотствами Шарло.}

В России поначалу Чарли не полюбили, посчитав вульгарным, чаплиномания началась только в 20-х годах. Странно, что до реставрации многих фильмов раннего Чаплина (например, великолепной "Кармен") руки дошли только сейчас. То, чем занимаются киноархивисты, можно сравнить с работой детектива или текстолога: необходимо сравнить разбросанные по архивам в разных странах копии и воскресить оригинал. Зачастую полные версии находятся в самых невероятных местах: две части считавшегося утраченным первого фильма Хичкока обнаружили в Новой Зеландии, и знаменита история воскрешения "Метрополиса", давно потерянные фрагменты которого отыскались в Буэнос-Айресе.

Есть тут работа и для дешифратора. Проказы Чарли увлекут современного, не ограниченного цензурой толкователя, который любит залезать в пыльные чуланы эротизма. Разве не сексуальны все эти бесчисленные пинки и тычки? Разве не подозрительны бесконечные падения? Да и фрейдисты давно объяснили нам, что означают котелок и трость. Молодой Чаплин с нервно перекошенным ртом был тревожно хорош собой, я этого прежде не замечал. В старом японском кино сексуальное было зашифровано изящнее: в фильме "Женщина, которая плачет весной" (единственную копию привезли в Болонью и впервые, с 80-летним опозданием, показали в Европе) гейши, приглашающие шахтеров в свои комнаты, обещают им "постирать рубашку". 

После сеансов архивисты спорят о том, как сохранять старые фильмы; в Болонье вручают награды за лучшие DVD. Цифра надежна, но проекция с пленки выглядит намного лучше. Александр Хорват из австрийского музея кино предупреждает, что идея о вечности дигитального хранения ошибочна. Пока еще нет носителей, способных хранить изображение вечно. Рано или поздно оно может исчезнуть в той же черной дыре, царстве мертвых, где уже поселились создатели старых фильмов.

Радио Свобода