"ЧК-ГБ. Вот так, пожалуй, и звучно, и удобно, и кратко называть это учреждение, вместе с тем, не упуская его движения во времени. ЧК-ГБ было бы бесчувственным чурбаном, не способным досматривать свой народ, если б не было у него постоянного взгляда и постоянного наслуха. В наши технические годы за глаза отчасти работают фотоаппараты и фотоэлементы, за уши - микрофоны, магнитофоны, лазерные подслушиватели... Каждый подданный должен почувствовать на себе дыхание осведомительных труб".
А.Солженицын, "Архипелаг ГУЛАГ"
  
Если Джордж Оруэлл понаблюдал бы за сегодняшним Азербайджаном, то инициаторы закручивания гаек, все еще заседающие в уродливой советской постройке времен  Андропова, получили бы от автора "Скотного двора" вполне прозаическое прозвище МНБ-СС (Министерство народной борьбы за социалистическую собственность). Эти ребята даже в тюрьме преследовали меня по пятам.
 
Мой адвокат Исахан Ашуров сообщил, что недремлющие бойцы невидимого фронта предоставили президенту ложную информацию - якобы даже в тюрьме я использую мобильный телефон, по которому-де  несколько раз звонил известному «вору в законе» (по известным причинам имя "вора" пришлось предусмотрительно опустить в нашем повествовании). «Дэза» из «Министерства антиправды» привела в замешательство руководство страны, и в результате, как Минюсту, так и его спецподразделению - Пенитенциарной службе - пришлось долго оправдываться, чтобы, наконец, дезавуировать эту информацию. По словам адвоката, им пришлось в качестве убеждающего факта представить распечатку всех моих последних телефонных бесед. Исахан Ашуров ссылался на информацию замначальника Пенитенциарной службы. Хотя последний звонок на свободе я успел сделать за считанные часы до ареста советнику французского посольства, своему близкому товарищу Сильвену. С "вором" же я действительно разговаривал по телефону. Но не в тюрьме, а на воле. И притом за десять–двенадцать дней до ареста. Но «Министерство антиправды» стояло на своем.
 
Я долго не мог понять – почему спецслужбы использовали против меня столь странную информационную диверсию? Что это за инсинуация? Либо просто попытка обозначить, как-то выпятить мое знакомство с «вором в законе» и наши долгие рассуждения с ним о мотивах и организаторах убийства журналиста Эльмара Гусейнова? А может, цель в другом – получить разрешение на оперативную разработку в моей камере, вплоть до установки жучков для прослушек?
 
ЖУЧОК В "ТЕОРИИ ЧЕ ГЕВАРЫ"
 
Скорее всего, последний аргумент был близок истине. И читатель вскоре убедится в этом. Придумали версию, близкую к истине. Точнее, в легенде чекистов была доля истины – мое знакомство и общение с вором на воле. А этого достаточно, чтобы развязать нужную версию, а затем получить санкцию на оперативные разработки и действия …
 
За полгода до ареста в одном из букинистических магазинчиков в Москве я наткнулся на книгу легендарного кубинского партизана Эрнесто Гевары - «Теория партизанской войны». Но внезапный, хотя и ожидаемый арест, принудил меня к изучению теории уже в тюрьме. Книгу передал вместе с другими вещами адвокат. А с ними, как с неизменными спутниками, почти не расставался, исключая, разве что, время сна и недолгих прогулок.
 
Как-то в один из вечеров я углубился в чтение. И вдруг совершенно случайно на 109-ой странице заметил небольшую (длиной 4-5 см и шириной 2 см) железную пленку, аккуратно приклеенную в углу страницы. Вот тебе на! Что это? Я привлек внимание «урок», но никто не мог понять, что это за абракадабра. Все мы сошлись в одном мнении – эта железная плёнка была очень уж аккуратно, профессионально, вмонтирована «в теорию Че Гевары».
 
Примечательный факт: плёнка появилась через два дня после того, как установили камеры наблюдения и блокиратор мобильников.
 
Самый смышленый из «урок» - Намик, заметив мою озабоченность, предложил:
 
- Давай-ка посоветуемся с корпусным смотрящим Русланом.
 
- А почему с ним? – спросил я с явным беспокойством и непониманием.
 
- Руслан из России. У них была очень крутая банда, проворачивали такие дела. Может, он подскажет?
 
Томимый любопытством, я согласился. Смотрящий подозвал «курносого» и попросил организовать «стрелку» с корпусным. Руслан оставался в 108-ой «хате». Но неожиданно  для нас «курносый» отказался от двух манатов. «Урки» встревожились. Намик размышлял вслух:
 
- Что-то странное происходит. Они перешли на усиленный режим. Не мог Маил просто так отказаться от двух манатов. Может, предложим больше? Если он откажется и от пяти, значит, ввели ограничения и усилили режим.
 
Маил отказался и от 5 манатов.
 
Но в этот момент как раз появился мой личный «шмонщик» - афганец Мамед. Это  означало, что меня уже дожидается адвокат. Я сказал, что должен подготовиться. Надо было выиграть время и придумать, куда запрятать эту чёртову плёнку, чтобы показать ее адвокату. Он бывший полицейский, полковник в отставке – наверняка поймет, что это за штука. «Урки» предложили запрятать ее под щекой во рту, прилепить к верхней десне. Они обычно там и прятали «мойку» (лезвие), направляясь в карцер или в «пресс-хату» (нет, уважаемый читатель, речь идет не о прессе, а о специальных камерах, где избивают заключенных). За несколько минут до пыток зэки вынимали «мойку» и, как правило, разрезали либо вскрывали себе вены, что избавляло их от издевательств и глумления.
 
Я не стал прятать эту железную пленку во рту. На свой страх и риск, я заложил ее между указательным и средним пальцами руки. Затем постарался снять с себя напряженность. Расслабиться, улыбнуться, говорить развязно. Мне пришлось прямо по ходу изучать уроки актерского мастерства. Ах, как оно пригодится мне через считанные недели в борьбе за жизнь. Я пытался заговорить и отвлечь свой «детектор лжи» в лице настырного «афганца». В этот раз мой фокус прошел!!! Мамеду и в голову не пришло, что между сомкнутыми пальцами стиснуто нечто очень важное, о чем завтра заговорит вся страна.
 
ТЮРЕМНОЕ ПОСЛАНИЕ
 
Ашуров, взглянув на пластинку, ехидно улыбнулся и попытался удивить меня:
 
- Знаешь, что это такое? Это жучок! Тебя прослушивали.
 
- Зачем же меня прослушивать, если им и так известны мои мысли. Все, о чем я думаю, все мысли, позывы и побуждения уже излагались в передовицах «Реального Азербайджана», - попытался я возразить.
 
- А может, они опасаются, что ты являешься носителем какой-то конфиденциальной информации? Ведь незадолго до ареста ты предупреждал, что назовешь имена не только исполнителей, но и организаторов, заказчиков убийства Эльмара Гусейнова.
 
Я выдержал паузу, ушел мыслями в прошлое, покрытое призрачным мраком. На следующий день во всех газетах появилось экстренное заявление адвоката об установленном жучке. Правительство отреагировало вяло, устами начальника тюрьмы, который, конечно же, опроверг домыслы и происки врагов доморощенной государственности...
 
Жизнь продолжалась. Изредка через адвоката или других зэков я получал приветы от собратьев по перу и несчастью – Рафика Таги, Самира, Яшара… Хуже всех приходилось Рафику Таги, арестованному за оскорбление пророка. Минюст совершил недопустимый шаг, определив писателя в общую камеру содержания. Хотя косных «урок» можно с очень большой натяжкой причислить к верующему и даже набожному люду, но меня всегда смущало и не переставало удивлять какое-то религиозное суеверие тюремного сброда, который совершал тяжкие преступления, нарушал заветы и нормы всех без исключения религий, в том числе, конечно же, и ислама, однако грозился отомстить писателю, взявшего под сомнение авторитет пророка, заветы которого сами же повсюду нарушали. Эту жуткую черту закоснелых богоискателей лучше всех подметил гениальный Сэлинджэр:
 
"Они всегда ищут творца в самых неподходящих местах. В радиорекламе, газетах, часто в испорченном счетчике такси..."
 
Рафик Таги жил в страхе, ибо чувствовал себя в опасности, часто прятался под одеялом в углу шконки, уклонялся от направленных на него грозных взглядов, засыпал позже всех и просыпался раньше остальных, ибо словно предчувствовал силу неотвратимости возмездия. Он чаще все остальных присылал мне тюремные послания. Я часто задумывался в тюрьме над вопросом - почему же наша истина так не схожа с основными заповедями пророков? Видимо, потому что нарушение этих заповедей и есть жизнь!
А наша жизнь в тюрьме глохла изо дня в день. Насилие стремилось стереть ее многообразие.
 
Передача приветов и пожеланий от знакомых зэков из других камер – это одна из самых торжественных и радостных церемоний. К примеру, кто-то на «воронке» выезжает в суд. Дорога дальняя. Ты встречаешь новые лица. А встреча с новыми лицами, пусть даже  совсем незнакомыми, открывает новый мир и впечатления, это еще один шажок к жизненному многообразию. Ведь с соседями по камере успел обговорить обо всем на свете – он и ты излили душу, успели сблизиться, насторожиться друг против друга, полюбить душой и возненавидеть сердцем. Через две недели к «урке», сидящему рядом,  интерес пропадает. Нет новизны, новых тем для бесед, открытых и горячих рассуждений – эмоции остывают. Было бы гораздо интереснее менять камеры, встречать новые судьбы и лица, путешествовать на волнах истории человеческих жизней. Но, согласно неписаным тюремным законам, добровольно покидать собственную камеру считается дурным тоном. По понятиям «урок» – «если ты безгрешен, то почему покидаешь свое жилье?». Порядочный арестант может покинуть свою обитель только по распоряжению «ментов». Поэтому многие зэки, находящиеся под следствием годами, вынуждены оставаться в одних стенах с одними и теми же лицами. Ты и тени на стене…
 
Выезд кого-либо из зэков в суд считался большим праздником. Ждали новостей и свежих впечатлений с воли. Это своего рода опиум для тюремного народа.
 
В этот раз приехал Зия. Кажется, их суд был близок к завершению. Он все еще надеялся на милосердие Мехрибан-ханум, которая выступила с инициативой новой амнистии. Он рассказывал о воле не так красочно и многообещающе, преимущественно простыми и односложными предложениями, но все же само прикосновение к свободе вызывало приятные чувства и ностальгию. А порой и злобу. Величайший исследователь арестантской психологии А.Солженицын пришел к выводу, что особенно в начале тюремной жизни, на первом году, бывает силен порыв освобождения, когда определяется весь облик арестанта и его будущее.
 
Порыв освобождения действительно охватывает тебя, свобода кажется сокровенным, но утерянным достоянием. Зия вдруг обратился ко мне:
 
«Со мной в «воронке» был мой подельник. А он сидит в одной камере с экс-начальником управления Минздрава Акифом Магеррамовым. Еще в прошлый раз он узнал, что мы в одной камере. Передал тебе привет и свое восхищение твоими газетами».
 
Да, когда тебе присылают столь теплые пожелания, то обостренные и немного уязвимые чувства воспламеняются, и ты возвращаешься к жизни. Осознаешь, что твои жертвы не напрасны, и люди, хотя и редко, но все еще вспоминают о тебе.
 
Как-то я сидел у открытой «кормушки». День выдался жарким. Струйки пота текли по вискам. Так горячо и горько заглатывать жаркий, пыльный и бескислородный воздух. Я пытался дотянуться высохшими губами к играющему ветерку, едва касавшегося затворенных мрачно-ржавых дверей нашего иссушенного пространства. Внезапно щелкнула дверь соседней камеры...
 
Статья отражает точку зрения автора